Сергей Шнуров: «У нас в стране все - пародийный жанр». Интервью в журнале Русский Newsweek

Поделиться в соцсетях:

В декабре 2008 года Сергей Шнуров неожиданно для всех распустил легендарную группу «Ленинград». И вплотную занялся новым проектом с «ленинградскими» клавишником Андреем Антоненко и звукорежиссером Денисом Можиным, который теперь стал барабанщиком. 30 января в московском клубе Ikra новый коллектив Шнурова сыграет первый сольник, а 1 февраля у группы выходит виниловая пластинка. Новая группа «Рубль» играет более тяжелую музыку и поет более веселые тексты. Зачем Шнуров отказался от очень успешного и прибыльного «Ленинграда», он рассказал корреспонденту Newsweek Елене Мухаметшиной.

Почему вы распустили «Ленинград»?
Я не знаю почему. Можно назвать это творческим кризисом, а можно – общественным. Мне кажется, группа «Ленинград» перестала быть тем, чем она была еще год-полтора назад. Как-то крайне резко и сильно изменился мир. «Ленинград» стал восприниматься неким подобием музыкального Comedy Club или «Наша Russia». В сознании обывателей это явления одного порядка. А мне бы в этом ряду стоять не хотелось.

Какой же это творческий кризис, если вы запустили новый проект?
Ну да, как такового его нет. Мне по-прежнему интересно заниматься музыкой и ставить перед собой невыполнимые и сложные задачи. Просто как бы мы ни пытались уйти от формата, мы все равно в него попали. Это произошло не в наших головах, а в головах слушателей.

«Ленинград» делал музыку протеста, «Рубль», судя по текстам, тоже. Что изменилось-то?
«Ленинград» перестал быть протестной группой, а стал обслуживающим элементом массовой культуры. И протеста как такового не получалось. Что ни вытворяй, все равно это определялось словом «прикольно». За эти рамки уже нельзя было выйти.

А вы какого протеста хотите? Социального? Политического?
Когда нет гражданского общества, любой политический протест превращается в бучу. Он будет бессмыслен. Да и вообще ничего хорошего из политического протеста за всю историю этой страны не получалось.

Тогда какой? Культурный?
Ну да, наверное. Я еще помню те времена, когда популярны были программы «Авторского телевидения». Когда вообще ничего не было и люди сидели, обсуждали какие-то темы. Сейчас, понимая, что большинство смотрит «Танцы на льду», мне становится страшно. Я не вижу своего слушателя вообще.

Но на концерты же люди ходят?
Но они опять же ходят за другим. Потому что «прикольно». Я ничего не хочу донести. Просто лакеем не хочется быть, вот что. Я никогда ничего не пытался донести, но обслуживать и угождать я не собираюсь.

Разве это не функция любого артиста – обслуживать в какой-то степени публику?
Я не думаю. Возьмем Джимми Хендрикса – что он, кого-то обслуживал? Вряд ли.

Вы ведь уже несколько раз распускали и приостанавливали «Ленинград»? Сейчас тоже временно?
Я не знаю, это может быть временно, а может, и не временно. Время покажет. Такой вот каламбур. Я действую согласно своей интуиции, а она штука такая, что неизвестно, что завтра будет.

Появление «Рубля» – тоже интуиция?
Он появился по каким-то непонятным причинам. Просто захотелось поиграть забубенный хард-рок. Но точно так же создавался и «Ленинград».

Группа с таким названием появляется прямо к кризису. По крайней мере, актуально.
Не хотелось бы привязывать это к кризису. Да и название этимологически не связано с кризисом. Я придумал название от слов «рубиться», «рубить», а не денежной единицы, по большому счету. Хотя она тоже имелась в виду.

Не боитесь начинать новый проект, когда вокруг кризис?
Боюсь, конечно.

А что же тогда взялись?
Я так подумал: говно я на палочке или все-таки могу? Все-таки могу (смеется). Здесь я решаю задачи, поставленные перед самим собой. Не хочется никому ничего ни доказывать, ни навязывать. Я так вижу просто.

Чем «Рубль» будет отличаться от «Ленинграда», кроме состава и звучания?
Большинство «ленинградских» песен, грубо говоря, звучат в миноре, а «Рубль», как ни странно, написан в мажоре. Этот стиль диктует писать в мажорной гармонии, но с минорными ходами. Весь хард-рок такой.

Вы верите, что кризисные времена – момент расцвета для культуры?
Доля правды в этом утверждении, наверное, есть. В кризис должно возникать что-то новое, потому что во внекризисные моменты появляется очень много шелухи, побочных эффектов. Когда народ потребляет больше, чем он готов, тогда и продуктов возникает больше. Но 90% из них – полная ерунда. А из огромного количества получается суета, броуновское движение, и ты уже не можешь отличить интересное от неинтересного.

А в российской музыке можно ждать чего-то нового?
Не знаю. Русская музыка всегда находилась в фарватере западных течений и никогда не была впереди. Не была законодательницей. Да и сама по себе музыка не несет уже в себе того заряда, эмоциональной составляющей, как это было еще 20 лет назад. Музыки стало так много, что в ней уже невозможно разобраться. Музыка перестает быть рулевым культуры. Она некий побочный эффект – для того, чтобы нескучно было ехать в машине, а не для того, чтобы с утра просыпаться, включать пластинку и понимать, что, не послушав ее, ты вообще ничего не можешь делать.

Но остались же люди, для которых музыка важна?
Да, остались, но это динозавры просто. Молодежь слушает плеер, причем каждую музыкальную композицию секунд по 20. Альбом как законченная музыкальная форма, состоящая из некоторого количества песен, уже себя изжил.

Вы как-то сказали, что «Рубль» через год будет очень популярен в Москве.
Это моя бравада какая-то, скорее всего, пьяная. Узнаю себя (смеется). Не будет он популярнее «Ленинграда». А по части денег… Ну, ведь есть система координат. Деньги я люблю очень, но не больше же, чем маму.

А с «Рублем» уже выступали где-то?
В Петербурге и в Москве на кинофестивале «Завтра», который [режиссер Иван] Дыховичный делал.

И как приняли?
Есть очень точное слово: народ ох***л. Когда люди видят что-то непонятное, им становится не по себе. «Рубль» ведь довольно непонятная штука. Вроде вот тот самый, близкий, знакомый, уже фактически родственник Шнур – и такую х***ню несет со сцены, жужжит на гитаре, словно малолетка. И это не укладывается в их головах. Что произошло, что случилось? И народ начинает кипеть.

Почему? Ведь ваши слушатели и раньше были далеки от социальных тем, о которых пел «Ленинград», белые воротнички например.
Ну это неправда. Я не могу себе представить нашего слушателя. У нас все в стране пародийный жанр. Даже белые воротнички в сравнении с американскими выглядят жалкой пародией. Все не так и не о том. Когда нет каких-то фундаментальных основ, то все получается так, как получается. Люди же нас самые разные слушают.

Вы могли бы так же спокойно распустить «Рубль»? У вас, похоже, все от настроения зависит.
«Рубль» не хотелось бы распускать, потому что он близок к спорту. Приближаясь уже к 40 годам, ходим каждый день репетировать, при этом получаем удовольствие и не платим никакому фитнес-тренеру. Это физкультура. Если штангист, который всю жизнь поднимал штангу, резко бросит этим заниматься, то быстро обрюзгнет и у него станет плохо с сердцем. Мы так же. Будем ходить и играть в «Рубле», как некоторые ходят играть на бильярде.

На московском концерте песни «Ленинграда» не будете играть?
Нет, это было бы свинством по отношению к моим партнерам. Тогда это было бы связано с кризисом, причем с кризисом совести. У меня была практика, когда я играл сольные концерты один под гитару. В смысле финансов это замечательное занятие, но в ситуации с «Рублем» – невозможное. Я еще не дошел до ручки (смеется).