Сергей Шнуров. Король рингтонов

То, что делал и делает Сергей Шнуров, не всегда однозначно и всегда неожиданно. Ну, например, он назвал сына в честь критика и поэта Аполлона Григорьева. Учился в Ленинградском инженерно-строительном институте и в Духовной семинарии. В своих песнях использует обсценную лексику. Его приглашает в качестве композитора один из лучших отечественных кинорежиссеров Иван Дыховичный в свой фильм «Копейка». Заодно Сергей Шнуров сыграл там, а позже и в картине «Теория запоя» эпизодические роли. Попытка совместного творческого проекта Шнурова и Земфиры закончилась ничем. Но комментариев нет ни с той, ни с другой стороны. Свой последний альбом Сергей называет «Цой мертв». Казалось бы, поменял слово «рок-н-ролл» на имя культового певца, а в итоге – на все сто изменил ракурс обзора отечественного рока. В осенней премьере скандального фильма Ильи Хржановского «4», снятого по сценарию Владимира Сорокина, Шнуров сыграл заметную роль настройщика Володи. Его впервые пригласили именно как актера.
Поделиться в соцсетях:

– Сергей, несмотря на ваш имидж шута и человека без крыши, у меня складывается впечатление, что вы – трагический актер, и не только в кино или на сцене.

– Иногда… И группа «Ленинград» в конечном счете трагическая группа. Да и Зощенко был невеселый человек, если его внимательно почитать.

– Когда вы сталкиваетесь с комиком Лужковым, который никак не принимает труппу трагиков под названием «Ленинград» на гастроли в столицу, ваша реакция?

– Ой, если бы я относился к этому серьезно, я бы чувствовал себя очень плохо. А чувствую себя хорошо. Я умею уходить от неприятных ситуаций, потому что четко знаю, что живу своей жизнью и буду делать только то, что считаю нужным.

– Вы до такой степени свободный человек?

– Быть свободным – единственный выход, чтобы не упасть. В жизни нельзя делать три вещи: серьезно относиться к себе, к тому, как к тебе относятся другие и нельзя серьезно относиться ко всему, происходящему вокруг. Если хотя бы один из этих пунктов не выполнить – будет полный п…ец!

– Расскажите, как вы попали на съемочную площадку к Илье Хржановскому?

– Можно сказать, что по блату. Дело в том, что художником на картине Хржановского был мой старый приятель Паша Павлик и Илья как-то выпивал у него. А я в то время написал книжку, конечно же, выпущенную по принципу «самиздата». Она каким-то образом попала в руки к Хржановскому, он заинтересовался мной. Мы познакомились. Вот так.

– Что это была за книжка?

– То была книжка под названием «..й вам». Для 98-го года – это было довольно смело написанное литературное произведение.

– Книга оставила такой неизгладимый след в душе Ильи?

– Видимо, так. Но через кинопробы я все-таки прошел.

– Хржановский объяснил, почему он именно вас утвердил на роль интеллигентного настройщика роялей?

– Бог его знает. Это было настолько давно, что я запомнил только кинопробы, где мы познакомились с Володей Сорокиным, как-то друг другу показались, и процесс пошел. Никаких сложных решений, по крайней мере с моей стороны, не было.

– Вам понравилось играть в кино?

– Да. Было и трудно и интересно, я ведь актерством никогда не занимался… Вру! Занимался. Я учился у Зиновия Корогодского! В его студии при ленинградском ТЮЗе.

– Бесконечные дубли вас не утомляли?

– Утомляли. Сцена в баре снималась двое суток, практически без перерывов. Кого это не утомит? Но я пытался быть органичным и играть не по школе Станиславского, а просто жить! Без насилия над своей личностью, над своей психикой. Мне претит театральная школа, которая часто присутствует в кино, особенно в нашем. Не могу смотреть, когда роль перегибают, утрируют. Такое возможно в театре, но не в кино, где пленка видит все. Одним глазом моргнул – и уже все понятно.

– Так вы не любитель отечественного кинематографа?

– Это не так. Я считаю, что каждой эпохе соответствует определенный культурный стиль. И то, что было органично для 70-х, в 2005-м смотрится или ужасно, или смешно! Невозможно сегодня снять второй «Осенний марафон» – он уже снят! Невозможно нарисовать квадрат Малевича – он уже нарисован и хорош тем, что написан в начале ХХ века. Без привязки культуры к определенной эпохе любое искусство теряет всякий смысл. Шедевр вне эпохи – часто уже не шедевр.

– Когда вы увидели себя на экране, вам было приятно? Вы ведь – без оговорок – хорошо сыграли.

– Моя история любви с кино прекрасна тем, что я этот фильм не видел до сих пор. Обстоятельства как-то не складывались…

– Вам что – не любопытно посмотреть на себя со стороны?

– Любопытно. Но вот не складывается увидеть фильм. Когда была питерская премьера, я был в другом городе и не смог приехать.

– Но во время озвучания вы же себя видели на экране? Ну, хоть краем глаза?

– Я ничего не озвучивал. Весь мой звук, который был в процессе съемок, так и остался на экране.

– Вам предлагают еще сыграть в кино?

– Сейчас вспомню, что-то было, куда-то меня приглашали, но пока ничего из предложенного не вызывает какого-либо интереса. И честно говоря, документальное кино мне нравится больше, нежели художественное.

– Почему?

– Потому что жизнь – умнее. В художественном фильме жизнь, конечно, тоже есть… Но на данном этапе мне больше нравится документальное кино. А что будет дальше… (задумывается) то и будет дальше!

– Вы написали музыку к нашумевшему фильму «Бумер». Но на пресс-конференции перед премьерой почему-то не стали отвечать на вопросы журналистов. А потом и вовсе куда-то ушли.

– Пресс-конференция – как групповой секс. А групповой секс – как пресс-конференция, поэтому я не люблю ни того, ни другого.

– Музыкальный лейтмотив к «Бумеру» стал тут же хитом среди рингтонов для мобильных телефонов. Для вас это вульгаризация творчества или наоборот?

– И Моцарт и Бах уже давно адаптированы для рингтонов. Им, конечно, это уже все равно. Но уверен, будь они живы – им это тоже было бы все равно. Думаю, что я почувствовал эпоху рингтонов еще тогда, когда это слово было мало известно широким массам. Так что я стал предвестником эпохи рингтонов.

– То есть вы ощущаете себя классиком этого жанра?

– Ну, (смеется) наверное, так оно и есть!

– И как вам в качестве коллеги Баха?

– Если совсем честно, то я об этом вообще не задумываюсь. И когда меня спрашивают: «Вы композитор, музыкант или рок-герой?», я просто отвечаю: «Я король рингтонов и больше никто!»

– Интересно, а как вы, музыкант и король рингтонов, относитесь к немому кино?

– Если к кино относиться как к большому и настоящему искусству, то, конечно, немое кино большее искусство, чем то, где доминирует звук. Ведь жест и молчание оставляют и зрителю, и художнику, и культуре больше возможностей для интерпретации образа.

– Но вы же не принимаете излишней театральности в кинематографе, а в немых фильмах, что ни актерская поза – то «жирная» наигранность. Вспомните, как дамы из Великого немого заламывают руки в любовном экстазе…

– Дело в том, что Рубенс тоже более театрален по сравнению с Моне. Я же сказал – все хорошо в контексте определенного времени. И соответственно, то, что происходило в немом кино, было нормой, но для своей эпохи.

– Иначе говоря, немое кино нельзя реанимировать?

– Не пройдет! Абсолютно! Если сегодня снять немое кино – оно будет интересно десяти кинокритикам. Ему обязательно дадут приз на каком-нибудь фестивале. Причем не важно, какой приз, потому что сейчас призов больше, чем кинорежиссеров.

– Кстати, о призах – вы же сами любите их вручать. Зачем вам это нужно? Ваше последнее появление в этом качестве состоялось на недавней церемонии Russian Music Award-2005.

– Я вручаю призы, чтобы показать: все это – игра! Приз – это не орден и не медаль из рук государя!

– То есть вы как бы говорите лауреатам: «Да ерунда все это!» Я не права?

– Правы. На вручении премии MTV мне захотелось быть над ситуацией. Хотелось показать, что я – лучше и чище, потому что я человек и музыкант, который вне всего этого.

– Вы откровенно говорите, что попса в сравнении с вами – музыкальные карлики. Как в сказке про Алису: вы тот эликсир, что уменьшает их рост. В метафорическом смысле, конечно.

– Если ты по ту сторону – ты как бы в той же обойме претендентов, вместе с ними. Мне это не нравится. А так – провел церемонию и вывел себя за скобки того, что мне претит. (Задумывается.) Но, с другой стороны, может быть, я не киноактер и не музыкант, а телеведущий?! Ой, нет, на постоянное место жительства в телевизор я не хочу.

– Вы хорошо знакомы с Владимиром Сорокиным. Ваша версия: почему его постоянно пинают официозные структуры?

– Потому что он большой! Потому что мимо не пройдешь и уж точно не промахнешься. Тех, кого не трогают… что они пишут? Где вся их писанина? Вы ее видели? А Сорокин – и я об этом неоднократно заявлял – великий русский писатель. Просто в России, если ты великий, то обязан быть мертвым.

– В России и мертвых пинают. Чего стоят бесконечные осквернения могил…

– Мертвых, может быть, пару раз стукнут, а потом – полюбят. Вся эта проблематика в целом была открыта еще Достоевским, в его подпольном человеке… У нас всегда найдется любитель, который соберется с силенками да и плюнет! Но это вопрос, на мой взгляд, скорее религиозный.

– То есть мы недостаточно религиозная нация?

– Может быть. Давайте о другом?

– Один модный режиссер рекламных роликов сказал мне: «Если будете в Париже, не ходите в Лувр. Это место для дураков, которым за огромные деньги показывают две вещи – бабу без рук, то бишь Венеру Милосскую, и бабу с улыбкой, она же Джоконда. Поверьте, это так скучно!» А как вы относитесь к музеям?

– Хорошо. Люблю туда ходить. И в Лувр бы с удовольствием сходил. Знаете, я увлекаюсь живописью. Немного рисую и хожу, может быть, как дурак, по музеям. Часто бываю в Эрмитаже. Посмотрю одну-две картины и ухожу.

– Ваш любимый художник?

– На сегодняшний день – Матисс. Вообще я обожаю еще одну вещь. Скажем, прийти к другу и неожиданно увидеть у него компьютер, любовно накрытый тряпочкой. Помните, раньше бережно накрывали красивой салфеткой телевизор? Я люблю парадоксы, люблю культурные аномалии. Люблю конфликтное искусство. В конфликте вскрывается что-то настоящее и оригинальное.

– Не совсем ясно, как соотнести Матисса и компьютер, накрытый тряпочкой?

– Ну, как же? Матисс – условное искусство. То есть нечто закавыченное. Тряпочка на компьютере – некая культурная символика из прошлого, которая изменяет отношение к компу как к вещи, делая из него культурный предмет, условный, а значит, тоже закавыченный. При этом две эпохи плавно наезжают друг на друга!

– Что такое мат в вашем творчестве? Символ, парадокс, условность?

– Хотите, я назову вам по-настоящему матерные слова, с моей точки зрения? «Культовый» и «лапидарный»!

– В первом случае вы не оригинальны – все популярные люди демонстрируют неприязнь к слову «культовый». А чем вам не нравится второе слово?

– Слушайте внимательно: «ла-пидар-ный»! Пятиэтажное безобразие. Другой пример, еще хуже. Под моим домом недавно открылся магазин «Астрал». Представляете, муж говорит вечером жене: «А сбегаю-ка я в «Астрал». Абсурд! Белиберда! Жизнь ругается куда более жестко, чем кто-то из нас с вами. Что такое по сравнению со всем этим жизненным безобразием слово «б..дь»?

– Почти высокое искусство. Вы это хотите сказать?

– Именно! Все – сплошные парадоксы и перевертыши. В ХХI веке в жизни многое или неправда, или неприлично. Кстати, тексты Сорокина, и в частности его сценарий «4», об этом же. Весь мир, вся жизнь, все – на самом деле в кавычках.

– Жить с таким мироощущением – сложно.

– Сложно. Конечно. Но такова реальность.

– Ваша квартира как-то особенно устроена? Может быть, на стене коврик с оленем или какие-то иные кавычки расставлены?

– Как сейчас говорит молодежь – мне нравится жить «по приколу». Когда ремонтировал квартиру, попросил, чтобы мне ее сделали под гостиничный номер. Я привык жить в гостиницах – там я как дома, и как только мое жилье приобрело вид номера в отеле, я тут же почувствовал себя уютно и тепло. Как дома. У меня в квартире нет ничего, что бы говорило о человеке, который здесь живет. Это обезличенное пространство – я здесь «на час», «на два». Впрочем, как и в жизни. Мы все здесь в гостинице.

– Не хочется вырваться за пределы кавычек?

– Хочется! И поэтому я езжу на рыбалку, хожу за грибами, болтаю с дальнобойщиками.

– Так, может, махнуть на Запад, освежиться в ином социальном климате?

– Ой, там кавычек еще больше! Лучше уж премии в Москве вручать. Все-таки Москва к Петербургу ближе, чем западные страны.

– Вы живете на две столицы?

– Я на две столицы не живу. Я живу дома. В Петербурге то бишь.

– На мой взгляд, Питер – более органичный и живой город, чем Москва.

– Я веду колонку в журнале «Роллинг Стоун» и в одной статье написал, что Московский Кремль напоминает замок какого-то волшебника. В принципе там работать невозможно, там возможно только колдовать. А Зимний дворец более похож на рабочее место – строгий, деловой.

– Сценарии не пишете?

– Пока рука не поднимается. Меня последнее время радует живопись. Если же говорить чуть шире – то в жизни каждый пишет свой сценарий и снимает по нему свой фильм. А в финале Главный Продюсер смотрит все, тобою снятое, и говорит: «Подмонтировать бы еще надо, что-то ты, друг, не очень грамотно все сделал». А может быть, Главный потребует переписать весь звук.

– Мрачновато.

– Да я шучу (смеется). Мне лично это предощущение финальных слов Главного Продюсера очень помогает жить.

– Вас можно назвать интеллектуалом. Или это слово для вас тоже ругательное?

– Я не интеллектуал. Но думать люблю.

– Вы согласитесь с теми, кто говорит, что Шнур – полный пофигист?

– Я не пофигист. И, честно говоря, крайних пофигистов не встречал никогда! Хотя многие декларируют свое поведение именно так.

– Скоро выходит ваш новый альбом «Цой мертв»?

– Да. То, что мы сделали, на сей раз сильно отличается от всего, что было до сих пор. Я думал, что хуже и жестче того, что «Ленинград» делал раньше, – сделать уже невозможно. Оказывается – возможно. В новом альбоме – настоящая жуть!

– В каком смысле?

– В хорошем смысле!

– Интересно, а что с вашей точки зрения в жизни не ужасно, а красиво?

– Красиво именно то, что ужасно. И наоборот. Я считаю лучшими модельерами бомжей. Их фантазия безгранична, и в ней – особая красота. То, что на них надето, – это же чудо! Другой пример: полуразрушенный, полуживой флигель в Петербурге. В нем есть и трагедия, и неубранность, и неухоженность, и история, и вместе с тем – в полуразрушенном флигеле есть абсолютная красота. Нужна некоторая дальнозоркость личности, чтобы эту красоту рассмотреть.

– Как вы относитесь к весьма распространенному мнению, что вся человеческая деятельность на планете Земля – это стремление к хаосу?

– Да, человеческая деятельность деструктивна. Я часто думаю: почему я пью и ленюсь? А потому, что, если начинаю что-то делать, понимаю, что участвую в создании говномира!

– Если я скажу: «Товарищ Шнуров – гений», обидитесь?

– Нет! Я сам про себя так говорю: «Вот как подохну – не будет мнений. Все сразу скажут: Серега – гений! Когда на месте мы все стояли, один Серега крутил педали!»

Оцените статью
( Пока оценок нет )
Добавить комментарий

семь + 7 =