Сергей Шнуров: «Я единственный, кто состоит в партии довольных»

Поделиться в соцсетях:

Серёжа, как я понимаю, ты не очень любишь давать интервью?
Не очень люблю, потому что, мне кажется, я всё сказал. Сейчас любое интервью тонет в информационном потоке. Оно интересно ровно пятнадцать минут.

Говорят, “Ленинград” опять актуален?
Да, репетируем, играем, проводятся какие-то эксперименты – над слушателями, над звуком. Но в концертной программе, конечно, восемьдесят процентов будет старьё. Потому что, когда я прихожу на концерт любой группы, я хочу услышать то, что хочу услышать. И если мне начинают ебать мозг какими-то новыми песнями, я ухожу и говорю: “Вы пидарасы”. Я понимаю слушателя.

То есть тебе не пофиг слушатели?!
Мне пофиг слушатели. Но зачем я тогда играю концерт и продаю билеты? Тут возникает конфликт.

А бывало ведь, что ты вообще не выходил на сцену, потому что не хотел.
Бывало, что я не мог.

Тебе в это время было стыдно?
В это время – нет. (Смеётся.) В это время мне ничего не стыдно. А потом у меня происходит раздвоение личности: одна половина говорит, что так нельзя, что ты охуел, а другая – не ссы, всё это проканает как пиар-акция. Две личности во мне начинают бороться.

Поговорим про фильм “Generation П”, в котором ты сыграл. Ты вроде не актёр, а ведь у тебя на счету уже десяток ролей.
Так получилось как-то. Кинопроцесс дешевеет, фильмов всё больше и больше, в них попадают случайные люди вроде меня. Вообще, к кино серьёзно относиться глупо. Чарли Чаплин несерьёзно относился к кино, но делал при этом замечательные вещи.

А себя как актёра ты как расцениваешь?
Не Олег Даль уж точно. И не Борисов. Я реально отношусь к себе. Ну такой… Морда харизматичная, да, собственно, и всё. В роль не вживаюсь: над своей душой стараюсь не издеваться. Над организмом – да, а душу оставьте мне.

Фильм удался?
Мне показалось, что лучше на данном этапе вообще не сделаешь. И я зауважал всю съёмочную команду, потому что они взяли неподъёмный вес и каким-то образом его сдвинули. Мне за него не стыдно, а это уже много.

В фильме играет много знаменитостей из смежных жанров: Гордон, Парфёнов, Андрей Васильев, ты вот тоже… А это не опасно для фильма, когда нагоняют селебрити?
Для этого фильма, “Generation П”, – нет. Каждый из этих людей является брендом и копирайтом, так что здесь это уместно. Это ведь не какая-нибудь “Любовь-морковь 666”, тут другие задачи.

Ты несерьёзно относишься к актёрству, ты и про музыку так же говоришь. Ты считаешь, что занимаешься ерундой?
По сравнению со Шнитке – да. Всё в сравнении. Я занимаюсь массовой культурой, массовая культура – временная. Она, бесспорно, двигает культуру в большом смысле этого слова, даже бытовую. Но я думаю, через энное количество времени очень узкому кругу специалистов будет интересно то, чем я занимался.

Ты смело высказываешься, невзирая на личности. Можно ли от тебя услышать критику, например, власти?
Наверное, можно. Мне власть не нравится. Но я не знаю, кто мне больше не нравится – власть или народ. Они, сука, достойны друг друга. Я не знаю периода в этой стране, когда людям нравилось то, что происходит. И очень большая ошибка всей либеральной общественности, что они назвали своё движение “Несогласные”. Если бы они назвали своё движение “Недовольные” – это были бы все. На Рублёвке тоже никто не доволен, я тебе отвечаю. И в подвалах Питера тоже все недовольны. Это страна недовольных по определению. Рождаются люди уже с кислой миной на лице. Летом, сука, жарко, зимой, блядь, холодно, всегда всё не то. Я не хочу такой демократии. Если будет власть этого большинства, мне сразу страшно здесь жить. Мне и так страшно временами, но так станет вообще невыносимо.

Ты считаешь, не нужно пытаться делать, раз всегда всё было плохо?
Как? Летом холоднее, зимой теплее я сделать не могу. У нас бесконечно ищут виноватых. Никто не занимается собой. В том, что ты такой ущербный, виноват сосед.

Но ты же не обычный человек. Твой голос мог бы стать решающих в важных вопросах. Например, строить Охта-центр или нет…
Меня башня Охта-центра не смущает, меня смущают вывески, лёд, не убранный на улице…

Если бы ты написал песню про лёд на улицах, это, может быть, на него бы повлияло?
На мою популярность повлияло бы. А лёд как лежал, так и лежал бы.

Мне кажется, ты себя недооцениваешь. Вот такого рода рассуждение, как я понимаю, ты пытался провести в песне про Химкинский лес. Пой, не пой – всё бесполезно. Многих задело, когда ты отнёсся с иронией к этому лесу.
Мне кажется, ирония никогда никому не мешала. Тем более если не хамская, не какая-то исподтишка. С открытым забралом человек высказал свою точку зрения. Но в нашей демократии это полный пиздец. Это “святое”. Или это просто “нельзя обижать убогих”. Идея Химкинского леса не кажется мне святой. Само словосочетание для меня страшно звучит: Химкинский лес! Там должны быть деревья какие-то лиловые…

Эх, Сергей, несерьёзный ты человек.
Чтобы бороться, надо дать ему какое-то более человеческое название. Моя политическая позиция – никогда не заниматься политикой. Неблагодарное это дело.

Ты учился на теолога. У тебя есть своё отношение к Богу, к религии, к церкви?
Не буду я отвечать на этот вопрос. Не хочу. И миссионером быть не хочу. Этим должна заниматься РПЦ.

А нужно этим заниматься?
Да, но не так, как они. Они являются частью того же больного общества, поэтому и наезжать на них не хочется, но одновременно хочется.

Опять раздвоение?
Мне кажется, раздвоение – это неплохо. Меня пугают люди, у которых есть твёрдые убеждения. Они никогда не рассуждают. Им всё ясно. Мне – неясно. Когда я рассуждаю, я стараюсь не придерживаться никаких убеждений.

Ты придерживаешься рок-н-ролльного тезиса “Живи быстро, умри молодым”?
Многие мои знакомые жили ещё быстрее. Тут тоже вопрос относительности – насколько быстро? Я не на “Формуле-1”, это точно. Это не гонки на катафалках – кто быстрее доедет до кладбища.

Но с организмом ты обращаешься довольно сурово. Ты не боишься рано сдохнуть?
Рано или поздно это произойдёт. Я в мучениях бы не хотел, и, собственно, всё. Готовым к этому быть невозможно.

Водка играет большую роль в твоей жизни?
Поигрывает, да. На чёрных клавишах. У меня другие отношения с водкой. Водка выполняет функции перезагрузки. Если я напиваюсь в умат, то отрешаюсь: пьянка как маленькая смерть. А пить – целое искусство. Я не встречал непьющих приличных людей. Если человек не пьёт вообще, для меня он неприличный. Я не могу найти с ним точек соприкосновения. Мне кажется, что у него за душой что-то не то. То ли разведчик, то ли боится.

“Алкоголик и придурок” – всё ещё часть твоего имиджа?
Почему имидж? Я так жил, я три года пил каждый день. До тридцати трёх я совершенно чётко так жил. Но я же не могу из-за написанной песни так и продолжать. Нет таких людей, которые могут в тридцать семь так же, как в восемнадцать. И молодящиеся хуи пятидесяти лет вызывают у меня смех. Если доживу, то буду соответствовать возрасту, не хочется восемнадцатилетнего из себя строить. Я же обещал после сорока не выходить на сцену. Я так и планирую. Я не расцениваю сцену как наркотик, я себя вне сцены совершенно нормально чувствую.

Мне иногда казалось, что на сцене ты изображаешь, что пьёшь, а на самом деле это вода.
Не, вот этого я никогда себе не позволял. Если я пил, то я пил. Я просто хуёвый артист. Если тебе казалось, что я пьян, значит, я пьян. Вот и всё. Я же не Константин Хабенский! Мне нравится в концерте импровизация – самое интересное, что может быть в живом исполнении. А если всё уже продумано, то мне скучно. Поэтому я не часто играю концерты.

У тебя был кризис среднего возраста?
Ну, наверное, да. Я тряс мыслью, стал оглядываться назад. Если раньше вообще не думал, что там было, то теперь стал. Я паровоз, и с каждым годом эти вагончики моей жизни становятся всё длиннее. Скорость движения уменьшается. Чтобы сохранять скорость, надо подкидывать всё больше угля. Вообще, каждый период жизни уникален. Мало кто это понимает. Все пытаются дожить до какого-то возраста – а сейчас я начну! Каждая секунда уникальна. Никогда нельзя сказать: “Вот сейчас я состоялся”. Ты состоялся, как только родился.

Ты производишь впечатление человека гармоничного, довольного происходящим.
Я единственный, кто состоит в партии довольных.

А что, женщины вдохновляют тебя? Музы? Ну вот хочется, чтобы только ей понравилось?
Мне интересно решать творческие задачи, которые стоят передо мной лично. У меня никогда не было вопроса “понравится – не понравится”. Вообще, я всегда мыслил провокативными категориями. Если я вижу устоявшуюся схему мировоззрения, я начинаю волей-неволей думать, как её разрушить. Тот же самый Химкинский лес – устоявшаяся схема, в которую я запустил этот вирус.

К тебе часто подходят незнакомые люди – “Чувак, давай выпьем, Серёга”?
Каждый день подходят. Один раз из ста я, наверное, выпиваю. Не люблю пить с незнакомыми. Для некоторых дикость, что я иногда бываю трезвым. Они не верят своим глазам: предатель! Причём чаще всего это происходит с людьми, которые, скорее всего, ведут довольно скучную жизнь, работают с понедельника по пятницу и в пятницу нажираются. И с какого-то хуя в пятницу я трезвый. Для них рушится весь мир.

Ты любишь подраться?
Не люблю. Но дерусь. Последний раз – по-дружески, бойцовский клуб, не так давно. Ну так, проверить силу, чтобы не расслабляться.

Ты Москву не любишь?
Москва, бесспорно, является монополистом и медиа, и всей структуры, но мне там делать нечего. Москва – это плохая копия Нью-Йорка. Если переезжать, то в Нью-Йорк. Это нужно было делать раньше. Но как раньше я не хотел, так и сейчас не хочу. Меня устраивает Петербург вполне, даже с сосульками. Я бы хотел, чтобы солнце светило чуть дольше в этом городе, чтоб дождей было меньше.

Ну, с этим ты ничего не можешь сделать, а с сосульками – можешь.
Мне кажется, в сосульках есть какая-то неотвратимость.

Удобно, ты любое явление рассматриваешь как явление природы. И так спокойнее жить.
Это действительно явление природы. Не я выбрал этот период, этот город. Я тут родился, я тут живу, сосульки живут вместе со мной.

Можешь назвать себя счастливым человеком?
Да.