У лидера группы «Ленинград» есть все шансы войти в историю. Неутомимый исследователь и философ с легкостью монетизирует любые идеи. Есть у него и еще способность — возвышаться над реальностью, жить будто вне времени, а оттого иметь особенно четкую картину происходящего.
С Сергеем Шнуровым мы встретились в преддверии его 42-го дня рождения и накануне выхода фильма «Приличные люди» с Сергеем в одной из ролей, который стартовал в прокате 30 апреля. «А я про день рождения и забыл, — говорит Сергей безо всякой эмоции. — Соберемся с музыкантами, родителями. Че там праздновать, не люблю помпезность». Он не скрывает своего прохладного отношения к Москве, здесь у него настроение деловое, решительное. Впрочем, можно говорить и о смене имиджа Шнура. Сергей Шнуров сегодня вне сцены — не ярый нарушитель общественного спокойствия, а примерный семьянин, интеллектуал и денди. Пусть даже в спортивных штанах и майке-алкоголичке.
— Сергей, вас никогда не видно на премьерах, фестивалях, премиях. Вы, как рупор эпохи, разве не считаете нужным знакомиться с продуктами времени? Смотреть резонансные фильмы…
— Можно смотреть все что угодно и не зависеть от дат и чисел, благо есть Интернет. Потом я, как человек уже возрастной, стараюсь учиться на чужих ошибках. Зачем первому идти в кинотеатр? Если что-то стоящее, до меня докатится. А ерунду пусть дети смотрят. Они для этого и создаются — чтобы на них пробовать всю ерунду. Серьезных, больших, сдвигающих культурные пласты фильмов мало выходит. Таких, как «Криминальное чтиво», «Прирожденные убийцы»…
— Вот режиссер Александр Сокуров считает, что жизнь коротка для того, чтобы тестировать на себе то, что создается сейчас, ведь есть уже проверенные временем мировые шедевры. Вы думаете так же?
— Я бы не сказал, что вся классика влияет благотворно. Вот Апулей, автор «Золотого осла» — романа, написанного неудобоваримым языком, изображающего полную удовольствий жизнь, которая ведет к переходу в «скотское» состояние. Полезно его читать или не очень? Это все спорно. Понятно, что мы своими корнями уходим в эллинский период, если уж совсем глубоко копать. Кто к этому периоду не обращается, не читает, к примеру, Аристофана, тот сам себя лишает широкого понимания, сам у себя крадет.
— Если говорить, что Тарантино повлиял на кинематограф, то что повлияло на вас? Ведь были до вас такие дерзкие, бескомпромиссные люди, которые выступали в смежном жанре, — Летов, Мамонов, Сукачёв, Курёхин…
— Я такой человек, который слушает все. Например, я не являюсь поклонником Тимати, но он мне знаком. И я испытываю все равно некое влияние. Дима Билан, «Рождественские встречи» и еще много чего тоже присутствует в моей жизни. Понятное дело, что и Курёхин, и Летов… Но и Кобзон там тоже есть. И неважно, как я к этому отношусь. «Нравится — не нравится» — этими категориями я уже давно не мыслю.
— А какими категориями мыслите?
— «Сильно — не сильно». Сильно то, что влияет на дальнейшее развитие культуры в широком смысле. А есть просто информационный шум. Скажем, «Левиафан» для меня — не сильное кино, а типичный русский фильм. Ничего нового не сказано. Я имею в виду даже не сюжет, а художественный язык. Язык старый, а люди уже говорят на новом.
— Рок-музыкант — это не столько профессия, сколько образ жизни. Вы смогли вовремя остановиться?
— Знаете, я никогда рок-музыкантом не был. Когда вел совершенно юношеский, правильнее сказать, гусарский образ жизни, я, боюсь, переплюнул рок-музыкантов всех, вместе взятых. Они даже близко не подходили к тому, чем занимался я.
— Вы о себе говорите «я человек возрастной». Это кокетство или вы действительно чувствуете себя очень взрослым, умудренным опытом?
— Я не чувствую, я умею читать и заглядываю в паспорт. Глупо говорить, что тебе 20. Те люди, которые в 42 ощущают себя на 20, — идиоты.
— А еще говорят: тот, кто в молодости не был революционером, не имеет души, а кто в зрелом возрасте не стал консерватором — не имеет ума…
— Мне кажется, что мозг и душу придумали глупые люди, чтобы оправдать свое бессмысленное существование.
— У вас на этом месте какие-то другие органы?
— Конечно. Пустота. Буддистская звенящая пустота.
— Тогда имеет смысл спросить, как поживают ваши коммерческие проекты. С недавнего времени вы продвигаете в Интернете треники и майки с соответствующими надписями марки Shnurovs, а ваша жена занимается балетной школой.
— Жена на днях второй балетный зал в Петербурге открыла. Да хорошо все.
- Вам эти бизнес-проекты зачем? Для прибыли или для морального удовлетворения?
— Вообще, если дело получается, оно всяко приносит моральное удовлетворение. Если мыслишь категориями бизнеса, то и сама прибыль приносит моральное удовлетворение. Это как написанная картина: ты задумал, написал — и она получилась. Ты доволен.
— А картины, кстати, по-прежнему пишете?
— Сейчас вот написал на день рождения своему товарищу. Пишу картины в подарок. Сюжетов нет, как обычно. Так что про это не спрашивайте. Картины пересказывать глупо, как и кино. Зачем писать картину, если можно написать рассказ? У меня бесстилье. Если есть почерк, уже хорошо.
— Вы женаты уже около пяти лет. Как это вас угораздило?
— Недавно мы переезжали на новую квартиру, жена нашла свадебное платье, надела и поняла: мало того что она в него влезает, так оно ей даже стало чуть велико. Это обстоятельство, конечно же, любую девушку радует. Так вот, начали мы с Матильдой вспоминать, сколько лет живем законно (хотя мы и «в законе» живем как «вне закона»). С трудом подсчитали — пять лет мы в браке и девять лет со дня знакомства будет в декабре.
— Вы думали, что на такое способны? И изменилось ли у вас отношение к моногамии?
— Пока это мой рекорд.
— Что заставило вас пойти в загс? Хотели девушке приятно сделать или у вас была внутренняя потребность?
— Ну, если вам какой-то мужчина скажет, что была внутренняя потребность пойти в загс, знайте: он врет. Либо он совсем юн. Какая может быть потребность? У меня причина была абсолютно экономическая. Вот, к примеру, я умираю, и начинается какая-то возня с родственниками. А тут все понятно: жена распоряжается. Вот такие неромантические соображения. Не помню, кто сказал, но, по-моему, очень хорошо: «Вступая в брак, нужно посмотреть на человека и понять, что через некоторое время он может стать твоим самым лютым врагом. Если ты готов к этому — можешь идти дальше».
— Вы уже увидели в Матильде лютого врага или это время еще не пришло?
— Да нет, ну что вы… Имеется в виду после расставания. Нужно же все варианты рассматривать. Это новое поколение солнечных отморозков считает, что их жизнь непременно сложится по-другому. Мол, сейчас все «мимимишками» и ромашками увесим, выложим в Instagram — и все будет зашибись. А насчет моногамии — каждый решает сам, нет здесь рецепта. Кто-то так себя чувствует, кто-то — эдак, я в разные периоды — по-разному. Некоторые счастливо живут, гуляя налево и направо, я таких не встречал, но слухи доходят. Каждый выбирает свою стратегию.
— А вы не задумывались о детях в новом браке?
— Периодически мы поднимаем эту тему. Дети во многих случаях у нас являются таким как бы оправданием себя. Мол, не зря же я жил на этом свете — вот детей вырастил. И когда дети рождаются по такому поводу, то это самое печальное, что может быть, поскольку их дети тоже оправдывают себя через детей.
— Ну, вам это не грозит.
— Наверное.
— А есть какие-то отношения с Серафимой и Аполлоном, вашими взрослыми детьми от предыдущих отношений?
— Дочка учится в университете, изучает китайский язык, культуру. Сын — в школе, как и положено 15-летнему мальчику.
— Вы с ними в приятельских отношениях или опекаете, воспитываете?
— Боже упаси, я никого не опекаю и никогда этим не занимался. Это бесполезное, глупое, нервное и никчемное занятие. Я никогда никого не воспитывал. По-моему, это видно из содержания моих песен. Помните, у Некрасова стихотворение «Сеятелям». Он призывал сеять «разумное, доброе, вечное». Тут же противоречие на противоречии! Разумное по определению не может быть добрым, а доброе — вечным. Если ты разумен, ты не можешь быть добрым. Так что я сею неразумное, недоброе и невечное.
— Еще есть такой тезис, что «поэт в России — больше, чем поэт». Музыкантов у нас пытаются вовлечь в политические игры, сделать так, чтобы они формировали какое-то мнение. Чувствуете ли вы давление в этом плане?
— Давления не чувствую. Те, кто вопит о сталинском режиме, неправы. Скорее всего, они предостерегают, это их право. Но воздух еще есть. Его немного, но он есть. Насколько я понимаю, при тоталитарном режиме воздуха нет вообще. Это разные стратегии выживания — совсем без воздуха или когда есть все же чем подышать. «Поэт в России — больше, чем поэт», — сказал Евгений Евтушенко, который в 60-е годы собирал стадионы. Сейчас поэт в России, слава богу, только поэт.
— Вы тоже собираете стадионы, у вас миллионы подписчиков в Instagram.
— Стадионы стадионами, но у меня ориентиры посерьезнее. Мандельштам, Пастернак, Бродский, Маяковский. Сильные поэты, настоящие. Я себя не ставлю с ними в один ряд. Я как сверчок: знаю свой шесток. Реально понимаю, кто я и что я делаю. Без экзальтации сценической. Что меня и отличает от других, так сказать, артистов. Потом в этом мире победившего «личного мнения» любой школьник в Интернете может послать великого поэта, властителя как бы дум. И вся эта конструкция тут же рушится. Колоссальное количество подписчиков у меня в Интернете только потому, что я стараюсь не писать чушь. А любая заказуха в какой-то степени будет чушью, потому что это всегда несвободное мнение.
— А какую вы занимаете позицию по отношению к истории с Макаревичем и Арбениной? Предпочитаете сохранять нейтралитет и ждать, когда мимо проплывет тело врага?
— Так нет никакого тела. Макаревича травят, согласен. Но по большому счету общество так наэлектризовано, что ему уже палец покажи — и оно набросится. Тут проблема-то другая. Это истерика внутри общества. Дело не в Макаревиче — ему просто досталось, могло достаться кому угодно. У Арбениной все окей: что ни журнал — везде ее объяснения себя.
— Ей выступать не дают, объясняя отказ техническими причинами. Вы такой проблемы не видите?
— Я вижу проблему в том, что слово потеряло свою значимость, все болтают черт-те что. Как в Интернете, так и в СМИ. Все началось с того, что на концерте в Киеве Арбенина вдруг решила извиниться за коллег, которые в страшное для страны время не приезжают и не поддерживают Украину. С какой стати? Ее уполномочил кто-то? Она что, депутат? Потом ее стали «закрывать». Это какое-то сочленение глупости. Как и с Макаревичем. Он, будучи пацифистом, выступал за то, чтобы не было войны вообще. Но надо понимать, что такое политика, война… Здесь пацифистские речи не будут восприняты ни той ни другой стороной.
— Вы очень близки как народу, люмпену, так и олигархам, которые рады видеть вас на банковских корпоративах. Как считаете, почему вы для всех свой, понятный и близкий?
— Дело не во мне. Просто группа «Ленинград» транслирует ясную эмоцию. Это ощущение русского яростного праздника. Со всеми отягчающими. У нас праздничных групп и артистов вообще мало. Есть позеры, страдальцы с посылом «Жить невозможно!»… Вся палитра серого представлена на эстраде. Все «50 оттенков». А красного нет. После выступления группы «Ленинград» не хочется опускать руки, нет ощущения, что, мол, все, приплыли. После группы «Ленинград» хочется жить.
— У вас здорово получается все, за что ни беретесь. Пишете музыку к кино и в фильмах снимаетесь. Что хотелось бы развивать, куда идти?
— Да чем занимаюсь, тем и заниматься. Музыки к кино я написал уж достаточно — к фильмам 15 точно. Неплохо получилось, но это мне уже реально неинтересно. Последнюю работу я даже заставляю себя доделывать. Нет у меня любви к кинематографу.
— 30 апреля вышел фильм «Приличные люди», почему согласились играть?
— Во-первых, интересный сценарий, во-вторых, я пообщался с режиссером Климом Поплавским (сыном телеведущей Яны Поплавской. — Ред.), и у меня возникла вера в этот проект. Немаловажно и то, что работа была необременительной: большую часть времени я изображаю труп. (Смеется.)
— Жанр черной комедии вам, должно быть, особенно близок…
— Не может быть не близок. Россия живет в жанре черной комедии уже давно.
— А режиссером вы никогда не хотели быть?
— Нет. Но время от времени мы делаем клипы «на коленке» — приходится быть и режиссером, и оператором, и кем угодно. Но это не от желания, а от безысходности. Вариантов, с кем работать, правда, мало. Нет человека, который бы не испортил то, что хочется донести. Задача одновременно простая и очень сложная. «Ленинград» ведь тонкая штука, его легко ввергнуть в пропасть невыносимой скабрезности — эту грань нужно чувствовать. Многие берут дудки, начинают матюгаться, пытаясь сделать что-то похожее, а магии в этом нет. Звучит пошло, отвратительно, мерзко.
— От чего вы получаете максимальное удовлетворение?
— От того, что я придумываю то, что мне самому кажется сногсшибательным. Почему я так легко могу не пить? Потому что у меня есть наркотик посильнее. Мне намного интереснее что-то придумывать, создавать, чем бухать.
— А как вы себя видите лет через 20?
— Ну как я могу говорить? Спросили бы у меня 20 лет назад: «Сергей, чем ты будешь заниматься?» Я 20-летний вряд ли сказал бы: «Вести страничку в Instagram». Надеюсь, что буду гибким и смогу принять еще более новый мир, как смог принять этот новый мир сегодня. Посмотрим.
ТЕКСТ: ИРИНА ПОПОВИЧ/HELLO! / ФОТО: ЕЛЕНА САРАПУЛЬЦЕВА, ЛЮБОВЬ ШЕМЕТОВА
