Закон о культуре здорового человека. О чем спорят Шнуров и Мединский

Сергей Шнуров выступил на парламентских слушаниях в Госдуме с критикой нового законопроекта о культуре Интернет
Поделиться в соцсетях:

Государство готово дать художнику особые привилегии, как при советской власти. Но не каждому, конечно.

На прошлой неделе обсуждение закона о культуре перетекло из плоскости узкопрофессиональной в общественную: музыкант Сергей Шнуров во время выступления в Госдуме сравнил желание формализовать отношения между художником и государством с попытками «с помощью сети поймать океан» и предложил разогнать Министерство культуры. В заочную полемику со Шнуровым вступил министр культуры Владимир Мединский: «Он просто не понимает, что говорит вообще. Министерства культуры есть везде. Во всех странах».

Министр культуры мог бы проигнорировать заявление Шнурова, но все-таки счел нужным ввязаться в спор. Почему? Объяснение может показаться странным. Мединский, а также председатель комитета Госдумы по культуре Елена Ямпольская (которая и пригласила на обсуждение в Госдуму 22 марта Андрея Макаревича и Сергея Шнурова) хотят, чтобы обсуждение закона привлекало как можно больше внимания. Ради эффекта «всенародного обсуждения» они готовы идти на репутационные риски.

Творец и закон

Закон о культуре обсуждается уже много лет, сроки его принятия переносились уже дважды. Зачем вообще нужен новый закон? Считается, что предыдущий, который был принят аж в 1992 году, «давно устарел». Формально – да, тогда и интернета не было, и много чего не было. Но если сравнить его хотя бы с Основами государственной культурной политики (2014), которые являются как бы прелюдией к новому закону, мы увидим принципиальную разницу. Закон 1992 года прежде всего гарантирует права и свободы художника. Главное определение там, пожалуй: «Каждый человек имеет право на свободный выбор нравственных, эстетических и других ценностей, на защиту государством своей культурной самобытности». Новая концепция рассматривает культуру (и ее деятеля) исключительно как инструмент на службе у государства; как стратегический ресурс. Культура должна, согласно концепции, укреплять (гражданскую идентичность), создавать (условия для воспитания граждан), сохранять (историческое и культурное наследие и его использование для воспитания и образования); передавать (от поколения к поколению традиционные для российской цивилизации ценности, традиции, обычаи и образцы поведения) и так далее.

О том, что культура ⁠вообще-то есть ⁠производство уникального и зависит от желания творца, документ как бы ⁠«забывает». Про свободу художника там сказано где-то в середине, одной, хотя ⁠и важной строчкой – что государство не должно вмешиваться в культуру. Но все ⁠остальное не то что отменяет – но ⁠как бы подменяет эту свободу перечнем многочисленных обязанностей художника ⁠перед государством.

Упрекая Шнурова в незнании матчасти, министр Мединский приводит в пример опыт Великобритании. В Британии, как и в большинстве европейских стран, есть объединенное «министерство цифрового развития, культуры, СМИ и спорта». Культура там понимается как часть «общего удобства», а сам DCMS (Department for Digital, Culture, Media and Sport) выступает в роли оператора этого удобства. На сайте DCMS можно найти описание миссии. Например: «медиа и свободная пресса являются одним из краеугольных камней демократии, и DCMS тесно сотрудничает с ними, чтобы поддерживать это». Собственно, это и можно считать универсальным правилом – для культуры, медиа, спорта и цифровых технологий: защищать свободы, помогать, расширять возможности для самореализации человека. Это и есть, если угодно, британский «закон о культуре», но он не требует многостраничного перечисления, поскольку базируется на одной универсальной норме: свободы и права граждан. Все остальное вытекает из этого постулата и не требует дополнительной расшифровки. Шнуров говорит: государство может только «создавать атмосферу благоприятствования, уважения» – это и означает быть «благожелательным оператором свободы», как британский DCMS.

В России в 2019 году такой постулат выглядел бы, пожалуй, скандально. Чтобы избежать слова «свобода», приходится произносить много других фраз на многих страницах – вот в чем проблема. Вместо того чтобы повторить, что фундаментальными ценностями в демократическом обществе являются свободы и права человека и они универсальны в том числе и для сферы культуры, авторы закона пытаются описать все многообразие форм культуры и ее «уникальность» – и даже предугадать возможные ее варианты в будущем.

Культура торговли

Закон обсуждается так долго потому, что в России нет консенсуса о фундаментальных ценностях. Поэтому деятели культуры пытаются получить гарантии – личной безопасности в первую очередь. Активизация обсуждения закона как раз совпала с делом Серебренникова. Творцы прекрасно понимают, что такое может случиться с каждым, – и требуют упростить и сделать прозрачными механизмы госфинансирования, а также гарантировать право на свободу высказывания художника («культура не должна зависеть от капризов чиновника», как формулирует писатель Евгений Водолазкин)

Часть игроков – руководители театров и крупных институций – хотят продолжать делать искусство за государственные деньги, но иметь еще и «право на эксперимент и на неудачу». Закон кто-то даже называет «либеральным», например, потому что художника хотят вывести из-под действия статьи Уголовного кодекса РФ «Об оскорблении религиозных чувств». Этот пункт уже вызвал едкий комментарий РПЦ (которая не принимала участия в обсуждении). Государство готово дать художнику особые привилегии (собственно, так и было при советской власти). Но не каждому, конечно.

Торг между деятелями культуры и государством выглядит примерно так. Творцы: вы нам, пожалуйста, пообещайте, что с нами не будет, как с Серебренниковым. И чтобы при этом еще мы могли ошибаться, экспериментировать и зарабатывать. Можно без хлеба, спасибо. Государство отвечает: хорошо, но взамен – вот список наших пожеланий. Во-первых, давайте решим, что такое культура, и закрепим это законодательно (если после принятия закона окажется, что перформанс в метро или творчество блогера – это не культура, а шабаш, не надо удивляться). Кроме того, государство предлагает нагрузить творца множеством функций, в том числе ответственностью за производство смыслов («если мы декларируем только права художника – без моральных обязательств, мы своими руками превращаем этого художника в потребителя», – тревожится Елена Ямпольская ). А также – ответственностью за «гуманитарный кризис». И еще – противостоять попыткам «искажения истории». А также – способствовать «объединению общества». И так далее.

В итоге культура превращается из субъекта в вечного должника – перед государством. Но если в обществе, как уже было сказано, не договорились о базовых ценностях, то как договариваться о частностях? Невозможно регламентировать отдельные свободы, не постулируя свободу в целом. Как ни пытайся придумать новое, все равно в итоге получается «ленинградский рок-клуб», специальное пространство, где можно быть чуть более свободным, но под контролем власти. И эта разрешенная свобода даже в начале 1980-х не выпускала пар, а лишний раз напоминала о том, как мало свободы снаружи – фильм Серебренникова «Лето» как раз об этом.

Кто решает, что прилично

Но нельзя же совсем без контроля! – воскликнет читатель. Свобода не есть вседозволенность! Да. И в законе 1992 года было сказано, что нельзя призывать к войне, нельзя разжигать расовую ненависть, и еще ряд каких-то очевидных «нельзя». Но все остальные вопросы – что прилично, что неприлично – решает само общество.

Многие авторы пишут с тревогой, что вот, на Западе сейчас лютует «авторитаризм толерантности» – в связи со сносом памятников и изъятием песен Майкла Джексона после фильма «Покидая Неверленд». И, мол, наши запреты и их запреты стоят друг друга. Это, безусловно, подмена. Вопрос о том, крутить ли дальше песни Майкла Джексона или фильм с Кевином Спейси, решает не государство, не комитет по культуре Конгресса США (которого нет) и не американский Минкульт (которого тоже нет). Это решает общество.

Конечно, в этой фразе есть элемент лицемерия: известные и богатые люди имеют больше шансов быть услышанными, и их позиция часто подавляет другие. Но даже самые известные люди не имеют монополии на окончательное мнение. Это мнение – общественное! – вырабатывается в итоге спонтанно, в ходе полемики, обсуждений и споров, в тех же соцсетях; именно так и формируется представление о том, что прилично, а что нет. Это нельзя назвать навязанным или спущенным сверху запретом, это нельзя назвать репрессиями, это нельзя назвать диктатом. Никто физически не может запретить тебе продолжать слушать песни Джексона или смотреть фильмы со Спейси: запрещает тебе это делать лишь «представление о приличиях» в определенном сообществе, и дальше уже твое дело – соглашаться или нет. Но такие вопросы – на границе между культурой и нравственностью – невозможно решить законодательно. На это просто не хватит воображения и бумаги. Так выглядит механизм работы «закона о культуре здорового человека». Это результат работы «коллективной совести и души», он пишется самими людьми, в зависимости от ситуации – а не инстанциями. Даже если Шнуров и сформулировал эту мысль несколько туманно, по сути он хотел сказать именно это.

Автор: Андрей Архангельский (Republic)

Оцените статью
( Пока оценок нет )
Добавить комментарий

2 × 3 =